Коренастый Бадал отвесил поклон Бату-хану и скрылся за двойными створками дверей юрты.

Прибежавшие слуги принялись облачать Бату-хана в боевые доспехи.

За войлочной стенкой юрты звучал глухой топот множества ног, это сбегались по тревоге в центр Батыевой ставки отборные отряды монголов. Слышались гортанные выкрики сотников и дарханов; протяжно ревели в ночи потревоженные верблюды, где-то неподалеку растекался топот лошадиных копыт.

Шаман Судуй с невозмутимым видом сложил обратно в мешочек свои магические палочки, взял бубен, прихватил лисью шубу и заковылял на кривых ногах к выходу из юрты.

– Куда ты, старик? – окликнул его Бату-хан, уже облаченный в панцирь и шлем. – Сиди здесь! И ни шагу из моего шатра!

Судуй покорно склонил голову и снова сел на ковер возле пылающего очага.

Никто из козельчан не знал и не догадывался о том, как тяжело и мучительно переживал Никифор Юшман поражение русских полков в битве на Калке. Все пятнадцать лет, минувшие с той поры, Никифор Юшман терзался мыслями о том, что он не смог спасти от гибели в той злополучной сече своего князя Всеволода Мстиславича. Будучи воином и храбрецом до мозга костей, Никифор Юшман решил, что он непременно расквитается с татарами за тот давний позор, когда орда Батыя осадила Козельск.

Во время ночной вылазки Никифор Юшман сначала крался по лесу, как волк к добыче, а когда козельские ратники навалились на лагерь Гуюк-хана, то Никифор Юшман уподобился разъяренному медведю, которого охотники подняли из берлоги раньше времени. Длинный меч в руке Никифора Юшмана свистел и лязгал, выбивая сабли из рук врагов, отсекая татарам головы, пробивая их щиты и кожаные панцири. В рыжем пламени костров чешуйчатая броня и островерхий шлем на Никифоре Юшмане сверкали, отражая красноватые блики. Воевода при своем исполинском росте и неимоверной силе казался испуганным татарам неким неуязвимым демоном. Степняки шарахались прочь от Никифора Юшмана, разбегаясь от него между шатрами.

Чтобы внести больше смятения в стан врагов, козельчане поджигали татарские юрты.

Никифор Юшман рвался к самой большой юрте, находившейся в центре лагеря, но внезапно он остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Он увидел полуголого Матвея Цыбу, стоящего на коленях возле татарской повозки с руками, прикованными к грубо сколоченному колесу.

Повинуясь распоряжению Никифора Юшмана, двое гридней живо освободили несчастного пленника и помогли ему встать на ноги.

– Здрав будь, Матвей! – сказал Никифор Юшман. – Говорил я тебе, не возвращайся к нехристям, так ты меня не послушал! За что тебя так?

– Горе у меня, Никифор, – растирая одеревеневшие руки, пожаловался Матвей Цыба. – Сына моего татары плетьми насмерть забили за то, что он посмел съесть кусочек мяса из котла, где оно варилось. Я кинулся было на выручку к сыночку своему, так нехристи меня тоже избили и к колесу приковали. Жена моя от горя рассудком тронулась. Татары ее копьем закололи, видя, что она безумная и работать не может.

– Что ж, Матвей, пришла пора тебе расквитаться с татарами за свои страдания и смерть близких, – промолвил Никифор Юшман. – Вот тебе топор. На-ко, друже. Круши нехристей!

Ощерив в злобном оскале окровавленный рот с выбитыми зубами, выкатив полные ярости глаза, Матвей Цыба ухватил топор двумя руками и, зарычав, как дикий зверь, бросился рубить мечущихся по стану татар.

Видя, что его нукеры не в силах сдержать натиск русичей, Гуюк-хан вскочил на неоседланного коня и поскакал во весь дух к ставке Бату-хана.

Едва началась битва в лагере Гуюк-хана, как отряд Пачеслава стремительным броском атаковал татарское охранение возле осадных машин. Русичи сначала забросали татар дротиками, а затем бросились врукопашную. Почти все татарские стражи были перебиты, спаслись лишь те, кто был верхом на конях.

Не теряя времени даром, воины Пачеслава облили катапульты смолой и подожгли.

Эти огромные костры увидели татары в стане Батыя. Темник Бурундай с тремя тысячами своих воинов бросился спасать камнеметы. Отряд Пачеслава вступил в неравную битву с воинами Бурундая, встав заслоном у них на пути. Опрокинуть немногочисленных козельчан с ходу батырам Бурундая не удалось. Ратники Пачеслава стояли насмерть, не подпуская татар к пылающим катапультам. Но едва татары начали одолевать, как им в спину ударили ратники Никифора Юшмана, прорывающиеся из вражеского становища обратно в Козельск. Отряд Бурундая оказался между двух огней. От русских мечей и топоров меньше чем за час полегло две тысячи татар. Бурундай был ранен и с трудом смог ускользнуть из этой кровавой сумятицы. Остатки отряда Бурундая разбежались в ночи кто куда.

В стане Гуюк-хана ратники Никифора Юшмана также истребили около двух тысяч татар.

Перед самым рассветом южные ворота Козельска распахнулись и в город вошли уцелевшие после ночной битвы ратники. Из отряда Пачеслава назад вернулись всего сорок воинов. Пачеслав сложил голову в сече. В отряде Никифора Юшмана уцелело три сотни ратников, к которым примкнули четыре сотни русских невольников, бежавших из лагеря Гуюк-хана. Среди этих обретших свободу русичей были и Матвей Цыба с дочерью Ладой, и смерд Оверьян с дочерью Баженой.

Глава десятая

Время жить и время умирать

Симеон Владимирович примчался в Брянск на взмыленном коне в сопровождении горстки гридней, усталых и израненных. Велев страже немедленно запереть все городские ворота, князь устремился к своему терему, возведенному на холме, обнесенном высоким тыном. После вчерашнего дождя узкие улицы Брянска раскисли от вязкой грязи и луж. Копыта коней скользили на этой размытой дороге. Редкие прохожие, мужчины и женщины, видя группу забрызганных грязью всадников, опасливо прижимались к заборам и стенам домов. Кто-то из горожан, узнав своего князя, окликнул его, спросив, что стряслось и далеко ли мунгалы?

«Разбили мунгалы наше войско, вот что стряслось! – рявкнул в ответ Симеон Владимирович. – Не сегодня завтра нехристи к Брянску подвалят!»

Ворвавшись в свой терем, Симеон Владимирович с помощью челядинцев избавился от доспехов, смыл с себя кровь и грязь. Потом князь попросил у жены квасу и долго пил, утоляя сильную жажду, из большого липового ковша.

– Ну же, голубь мой, рассказывай, что случилось? Почто мунгалы посекли ваши полки? – подступила к супругу княгиня Евдокия, едва тот бессильно опустился на скамью.

Скрипнула дверь – и в светлицу проскользнула Феодосия Игоревна в длинном лиловом платье, в ее уложенных венцом косах поблескивали нити из мелкого речного жемчуга. На красивом лице Феодосии Игоревны было написано то же беспокойство, что и на лице княгини Евдокии.

– Полки наши дрались храбро, особенно там, где стоял Изяслав Владимирович, – понурившись, промолвил Симеон Владимирович. – Токмо недолго рать наша теснила мунгалов. Обошли нехристи наше войско сначала с правого крыла, потом с левого. Первыми ропейские ратники спину показали, за ними следом обратились в бегство рыльская и новгород-северская дружины. А когда пал стяг путивльского полка, тогда уж все наше воинство в бега ударилось…

– Что сталось с Изяславом Владимировичем? – спросила Евдокия.

– Убили его мунгалы, – с тяжелым вздохом ответил Симеон Владимирович. – Я сам видел, как он с коня наземь свалился.

– Кто еще из князей погиб? – поинтересовалась Феодосия Игоревна.

– Новгород-северский князь Владимир Давыдович тоже голову сложил и оба его брата иже с ним, – сказал Симеон Владимирович. – Я сам чудом от смерти ушел. Татары гнались за мной, как голодные волки.

– Что же теперь будет? – растерянно произнесла Феодосия Игоревна, переводя вопрошающий взгляд с Симеона Владимировича на княгиню Евдокию.

– То и будет, что нехристи уже завтра к Брянску подступят, – ответила Евдокия, мрачно сдвинув свои темные брови. Она решительно взяла княгиню Феодосию за руку. – Вот что, подруга, собирайся и поезжай в Чернигов! Спасай свою головушку, а заодно поторопи тамошнего князя и бояр его, чтобы они поскорее полки собирали! Коль подойдут мунгалы к Чернигову, тогда уже будет поздно рать собирать.